ридцать лет назад это считалось фантастикой. 

 Тридцать лет назад это читалось как фантастика. 

 Исследующая и расширяющая границы жанра, жадно впитывающая всевозможные новейшие веяния, примеряющая общечеловеческое лицо, отважно игнорирующая каинову печать "жанрового гетто". 

 Сейчас это воспринимается как одно из самых человечных произведений новейшего времени, как роман пронзительной психологической силы, как филигранное развитие темы любви и ответственности. Не зря вышедшую уже в 90-е книгу воспоминаний Киз назвал "Элджернон и я".